Протоиерей Николай Коняшкин. Алтарница

Уважаемые посетители этой страницы!

Мой рассказ для тех, кто разочаровался в жизни и не видит в ней дальнейшего смысла. Этот рассказ для тех, у кого ностальгия о жизни в советское время и любит сравнивать и рассуждать о той и сегодняшней жизни.

Страницы с третьей по шестой рассказа, содержат много цифр, скучных и утомляющих обычного читателя, но интересных для любителей статистики.

Если вы прочитали мой рассказ, и разочаровались, и не согласны с его содержанием, то не спешите вступать со мной в спор или полемику. В своих утверждениях я не претендую на истину в последней инстанции. Я не осуждаю вас, что ваши мысли и суждения не сходятся с моими мыслями. И я вовсе не считаю, что вы в чём-то не правы. Наоборот, мне каждый из вас интересен тем, что мыслит иначе. И каждый из нас, при этом, прав по-своему.

Лет сорок и даже тридцать назад я рассуждал совсем по-другому, чем сейчас. У меня были другие интересы и ценности в жизни. И я не мог понять: почему со мной не соглашаются те, кому за шестьдесят или за семьдесят? Сегодня мне это понятно.

Прошло много лет. Теперь у меня другие интересы в жизни, другие потребности и другие ценности. Время меняет человека во многом.

Поэтому, убеждать меня в чём-то или спорить со мной нет смысла. Я всё равно останусь при своём мнении. И вас не стану осуждать за то, что вы имеете другое мнение. Каждый вправе думать по-своему. У каждого свои радости и свои огорчения. Один радуется, что у него есть сухарь на ужин, а другой плачет, что имеет жемчуг мелкий.

Но, если мой рассказ помог вам осознать, что жизнь ваша, несмотря на все её трудности, тяготы, невзгоды и неурядицы всё-таки прекрасна, и вы увидели или обрели в ней дальнейший смысл, то я буду очень рад, что труды мои были не напрасны, и они вам помогли.

А если вы, прочитав этот рассказ, ничего хорошего в нём не увидели, то поступите, как написано в Евангелии от Матфея: «Входяще же в дом, целуйте его, (глаголющее: мир дому сему): И аще убо будет дом достоин, придет мир ваш нань: аще ли же не будет достоин, мир ваш к вам возвратится. И иже аще не примет вас, ниже послушает словес ваших: исходящее из дому, или из града того, отрясите прах ног ваших». (Мф.10, 12-15). Закройте, молча, эту страницу и перейдите на что-либо другое. Благо, в интернете есть что посмотреть и прочитать.

Итак, представляю вам труд свой неблагодарный:

«Приидите ко мне вси труждающиися и обременении, и аз упокою вы. Возмите иго мое на себе и научитеся от мене, яко кроток есм и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим. Иго бо мое благо, и бремя мое легко есть». (Мф.11, 28, 29,30).

Алтарница

Старинное село Никольское, Арзамасского района, почти на полтора километра растянулось вдоль мелкой речушки Ковакса. Дорога туда местами довольно-таки разбитая и из-за этого не всякий таксист из Арзамаса согласится довести вас до этого поселения даже за семьсот рублей, хотя официально проезд на такси туда стоит триста шестьдесят. Рейсовый автобус, почти всегда переполненный, проезжает через Никольское в Селёму, что на два километра дальше: зимой - утром и вечером, летом - ещё и в обед. Поэтому нельзя сказать, что Никольское - это Богом забытый уголок. Наоборот, Создатель, как считают сами жители Никольского, любит и милует это красивое село, утопающее летом в зелени, а зимой в сугробах. Путник ещё с пригорка при въезде в село увидит справа вдалеке старинную, посеревшую от времени и ветхости, некогда белокаменную церковь с колокольней, восстановленной, правда, не до конца, и покосившимся крестом.

По рассказам старожилов Никольское возникло на рубеже 17-18 веков как поселение беглых каторжников, появившихся здесь после разгрома восстания Степана Разина. Название села, по мнению жителей, объясняется тем, что земли, на которых оно образовалось, в 18-м веке были переданы Никольскому монастырю города Арзамаса. Население всегда здесь было русское, православное. Крестьяне Никольского числились монастырскими. Основным занятием их было земледелие: сеяли рожь, пшеницу, ячмень, гречиху, просо. Занимались охотой и пчеловодством. В селе имелись ветряные мельницы, маслобойня, шерстобойня, кирпичный завод. На заводе из местной глины вырабатывали кирпич очень хорошего качества.

Хорошие были времена.

Согласно Всероссийской переписи в 1897 году в селе проживали 925 человек. По данным Нижегородского губернского гидрографического бюро в 1912 году в селе числилось 263 хозяйства и 1209 жителей и было у них 1196 голов крупного и мелкого скота. В 1905 году в Никольском работали заведения бакалейно-гастрономической и галантерейной торговли, принадлежавшие Гроздовой, Потапенко, Исаеву. В начале века Никольское относилось к Коваксинской волости.

До революции 1917 года в Никольском была школа, в которой обучали Закону Божьему и грамоте. И даже была открыта больница. В 1930 году в селе организовали колхоз «14-й год Октября», в который первоначально вступило 15 жителей села, а затем постепенно и все остальные. В период раскулачивания несколько семей из Никольского были сосланы в Сибирь либо посажены в тюрьмы (в основном за приверженность к вере). После раскулачивания два дома высланных кулаков были переоборудованы под школу.

В 1959 году в Никольском было знаменательное событие - село было полностью электрифицировано. А в 1960--1980 годы в Никольском проводилось большое строительство: открыли начальную школу, магазин, правление колхоза, дома для колхозников, медпункт, провели водопровод, по селу проложили асфальтную дорогу. Обо всём этом охотно рассказывают старожилы вымирающего села, жалеющие о тех добрых для них временах.

Однако, не смотря на то, что строили дома, провели водопровод и даже асфальтную дорогу по селу проложили, в 1960-1980 гг. из Никольского стало уезжать много молодёжи работать или учиться в Арзамас, Горький, Москву и в другие места. Много семей переехало жить в село Выездное, что рядом с Арзамасом. И этому была объяснимая причина: после 50-х годов прошлого столетия в СССР началось освоение слабозаселённых регионов Сибири, Дальнего Востока, Казахстана и Алтая, которые были очень богаты природными ресурсами. В 60-е годы в стране стали осваивать нефтяные и газовые месторождения Западной Сибири, появились новые города: Сургут, Уренгой, Надым и другие. Строились Братская, Усть-Илимская, Красноярская гидроэлектростанции и другие. А 70-е годы ознаменовались началом строительства Байкало-Амурской магистрали. На освоение целины и на эти стройки были завербованы миллионы людей.

Как только в 60-е гг. были ослаблены ограничения в передвижении крестьянства, его поток в город увеличился. Новый толчок миграции из села был дан ограничениями и ущемлениями на рубеже 50-60-х гг. личного подворья сельских жителей, в том числе на крупный рогатый скот, урезанием приусадебных участков, налогами на скот, посадки. Свою роль сыграла политика, проводившаяся в 70-е гг. по укрупнению сельских поселений, концентрации селян в крупных деревнях и селах, и по ликвидации «неперспективных» деревень. Лишенные стимулов к труду, с разрушенным жизненным укладом, деревенские жители предпочитали в своем большинстве уезжать не в большие поселки, а в город. Целые регионы России пустели, особенно в Нечерноземье. Сельское население Нечерноземья в течение нескольких десятилетий более интенсивно, чем в других районах, отдавало рабочую силу в промышленные центры страны, расположенные как в Нечерноземье, так и за его пределами. За 1959-1973 гг. села данного региона дали около 30 процентов миграционного прироста городов страны, в то время как доля Нечерноземной зоны в сельском населении страны составляла 15,6 процентов (на 1 января 1974 г.).

По данным статистики, за 1959-1970 гг. сельские местности России полностью обеспечили миграционный прирост собственных городов и, кроме того, обеспечили пятую часть миграционного прироста городского населения в других республиках. Интенсивный отток из сел России создал дефицит труда в сельском хозяйстве. В Нечерноземье обнаружилась взаимосвязь интенсивности сельской миграции с такими показателями, как доля сельскохозяйственного населения во всем сельском населении, трудовая нагрузка на одного колхозника в год. В целом области, где преобладало сельскохозяйственное население и высокие трудовые нагрузки, отличались и более высоким оттоком населения.

Сельское население Нечерноземья за 1959-1979 гг. сократилось на 36 процентов, а его доля в общей численности населения упала с 41,7 до 23,8 процентов.

Уже вначале 50-х гг. официальная статистика обращала внимание на причины сокращения численности сельского населения. Из докладной записки заместителя начальника статистического управления РСФСР С. Карасева заместителю начальника ЦСУ СССР И. Ю. Писареву от 4 апреля 1951 г. читаем: «Снижение численности сельского населения объясняется плановым переселением, организованным набором рабочей силы на работы в промышленных предприятиях, строительстве, призывом молодежи в школы ФЗО, ремесленные и железнодорожные училища. Помимо этого, отмечается также выбытие населения и в неорганизованном порядке в основном на учебу в высшие и средние учебные заведения, в учебные заведения по подготовке кадров, в школы механизации и специалистов сельского хозяйства».

Убыль сельского населения - тенденция долговременная. Достаточно показать, что в 1926 г. в селах проживало почти 80 процентов всего населения Нечерноземья. Среднесписочная численность работников, занятых в сельском хозяйстве, за 1959-1970 гг. уменьшилась на 20 процентов, в 1970-1979 гг. - еще на 20 процентов.

И эта печальная статистика - опустения села, как две капли воды отразилась и на демографических показателях села Никольского. По данным обследования, в 1978 году в Никольском число хозяйств, хотя и немного увеличилось и достигло до 285, однако, количество жителей сократилось, в сравнении с 1912 годом, почти на сорок процентов и составило всего 717 жителей или на 492 человека меньше, чем было в 1912 году. Конечно, нельзя забывать и о том, что в эту печальную статистику снижение на 492 человека, вошли и 155 мужчин из 198 ушедших на фронт во время Великой Отечественной войны, которые домой не вернулись.

Но если уменьшение населения села на сорок процентов за семьдесят лет можно как-то оправдать изменениями нашей жизни, то отток людей из села за последние годы, наводят на мрачные размышления о нашей сегодняшней действительности.

В 1992 году – это всего через четырнадцать лет после 1978 года - в селе будет насчитываться 237 хозяйств и 541 житель, из которых трудоспособных останется всего 160 человек, хотя село в том году ещё сохраняло свой административный и производственный статус, и являлось центральной усадьбой колхоза «Дружба». В селе продолжали ещё работать фельдшерско-акушерский пункт, аптека, детский сад, средняя школа, библиотека, сельмаг, почтовая контора. А сегодня всё это тихонько вымирает вместе с трудоспособным населением села. Вот такая печальная статистика.

Конечно, город привлекает молодёжь. Он был и остается не только центром индустрии, потребителем рабочей силы, но это и центр цивилизации. Это культурный магнит, где можно получить образование и приобщиться к культурным ценностям. Город - это источник прогресса и для его развития необходимо его пополнение. Но процесс этот весьма противоречив. С одной стороны, развитие города - процесс прогрессивный, но с другой, - это приводит к опустошению села в пользу города, ведет к исчезновению деревень, сельского образа жизни. Массовый приток сельских жителей в города, порождает немало проблем: экономических, социальных и других.

Но как бы там ни было в масштабах всей страны, а в отдельно взятом селе Никольском жизнь пока идёт своим чередом. По субботам или воскресениям, а также по большим праздникам, в зависимости от очередности с Селёмской церковью, местный священник отец Алексей Марков совершает в Никольской церкви богослужения, на которые собираются человек двадцать-тридцать, а в большие праздники и все семьдесят (костяк составляют люди почтенного возраста). Вера в Бога в селе не оскудела. Из-за нехватки священников в районе отец Алексей окормляет две церкви - Никольскую и Селёмскую, а также все близлежащие населённые пункты: Коваксу, Пиявочное, Костылиху Лидовку. Работы ему хватает.

Тот, кто был в церкви села Никольское хотя бы один раз, не мог не заметить там худенькую женщину почтенного возраста, но весьма проворную и ловкую. Она и храм открывает, закрывает, дрова таскает, печи топит (в храме печное отопление) и прислуживает в алтаре священнику, а еще и полы моет в храме. Бывает, стоит она и за свечным ящиком,где принимает записки за здравие и упокой. Кроме всего этого, она ещё и просфоры сама печёт для церкви у себя дома в русской печи. ( село не газифицировано) И везде успевает, и всё ей под силу.

Этой стройной, ничуть ни сгорбившейся от трудов и времени хрупкой женщине небольшого роста, с тонкими чертами лица и добрыми живыми глазами под силу все работы в храме, несмотря на восьмой десяток лет.

Я заметил, что стройные люди с правильной осанкой, которые не сутулятся и держат спину ровной, более трудоспособны и спокойны по натуре, нежели имеющие фигуру шахматного коня. Стройные люди,- мои прихожане, - несмотря на свой почтенный возраст, спокойно выстаивают длинные церковные службы и при этом почти не утомляются, в сравнении с сутулыми. Они, эти стройные бабушки, более спокойны и рассудительны по натуре, нежели сгорбившиеся, имеющие фигуру упомянутого шахматного коня.

Оказывается, это давно уже известно: и не зря сто лет назад в дореволюционной России этому уделялось большое внимание. Так, в Институте благородных девиц классная дама сутулым барышням колола булавкой в спину, а в результате у наших предков вырабатывалась привычка держать спину ровной.

Важной частью православного этикета было не класть ногу на ногу, не переносить вес тела с одной ноги на другую, не растекаться в кресле при первом же удобном случае. Сейчас эти традиции, увы, почти все позабыты. Многие неврозы врачи связывают с нарушением осанки. Сутулость же чаще всего – эта поза уныния. Следить за осанкой доступно каждому человеку, но мы ленимся это делать. Мы всегда стараемся идти по пути наименьшего сопротивления, а потом жалуемся на свою немощь и болезни….

Породнился я с Никольским и её жителями в 2004 году, когда меня, правдоискателя, перевели из города Арзамаса служить в Никольскую церковь, - туда, «где Макар телят не пас», дескать, чтобы знал своё место и лишнее не «кукарекал». Но, Бог не без милости. Забота этой женщины обо мне была так велика, что я с первых дней своего служения в Никольской церкви чувствовал себя как дома и ничуть не тосковал о городе. А всеобщая любовь жителей села, настолько приблизила меня к ним, что я постоянно только и молился Богу об их здравии и долгоденствии. И не перестаю о них молиться и сейчас, когда меня опять перевели служить в город.

Прослужив там три года, я до сих пор мысленно вижу их – немощных, еле плетущихся по грязным сельским улицам к середине села, к церкви, на вечернее или утреннее богослужение. И идут они не по принуждению, а по зову души, который не каждому понять и почувствовать. А алтарницу Нину Григорьевну Чижкову вспоминаю каждый день. Нет-нет, да позвоним мы друг другу по телефону, и через неё я узнаю про жизнь в Никольском. Люблю я с Ниной Григорьевной «калякать». Когда бываю не занят, то наш телефонный разговор с ней длится не меньше получаса.

- Ну, как там жизнь в Никольском?- спрашиваю её.
-- Живём помаленьку, тот-то помер, у тех-то свинья опоросилась, моя наседка гусят вывела, курам зерно на зиму купила, в этом году оно подорожало, -- обстоятельно отвечает матушка на мой вопрос.
-- В это воскресенье отец Алексей опять у нас служил, но народу было мало: у многих ноги уже не ходят, убавляется приход.... А как хочется и колокольню достроить, и крест выправить, надеюсь, Бог нам в этом поможет.

Голос её звонкий певучий и всегда оптимистичный -- ни одной унылой нотки. Ее оптимизм удивляет и радует!

Судьба у Нины Григорьевны очень интересная.

-- Родилась я в апреле 1937 году, -- рассказывает она. -- В семь лет осталась без матери (кстати, в апреле, прямо на Пасху). Утром на меня надели нарядное платье, и я с подружками собралась пойти по селу собирать яйца. Таков был обычай. А мать моя и говорит отцу: «Отец, собери-ка родню, я сегодня помру». «Ты что, мать, с ума спятила? Ноне Пасха, а ты такое говоришь». А я, глупая девочка, этому значения не придала и спокойно ушла из дома. А когда вернулась -- дом полон народу. Мне говорят, мама моя померла. А до меня опять это не доходит. Только потом, когда маму похоронили, я поняла, что в моей жизни случилось что-то страшное, непоправимое.

Отец остался с четырьмя детьми, я -- самая младшая. А через четыре года и он умер. Я стала жить в семье старшего брата. Его жене это не очень-то нравилось, но мне деваться было некуда.

В семнадцать лет меня выдали замуж за Степана Чижкова. Парень был работящий, хороший, но только прожили мы с ним меньше года. Он полез на чердак за сеном и оттуда упал на вилы. Вот такая нелепая смерть. А я осталась беременной в семь месяцев.

Много слёз я тогда пролила, пока не пришла к мысли, что в этой жизни я вовсе и не одинока: есть Бог, который меня любит и сквозь испытания и тернии ведёт меня к спасению. С Ним я никогда не буду одинока, несчастлива и нелюбима. А со всеми, с кем я не могу быть рядом в этой жизни, обязательно буду с ними в жизни вечной.Надо всегда помнить о вечности и знать, что разлука с любым человеком -- это явление временное. Придёт твой час, и ты обязательно встретишься с ним где-то на Небе.

Через два месяца после смерти мужа у меня родился мальчик, назвала Колей, чем очень угодила свекру. Он жил с нами, работал сторожем на колхозной ферме. Мне помогал всем, чем только мог. А я стала работать в селе почтальонкой. Очень уж уставала. Ещё бы: походи по такому длинному селу из дома в дом по всем трём улицам, да не с пустыми руками, а с полной сумкой различных газет и журналов. До десяти килограммов вес их доходил. Тяжело жить в селе без мужика. Но я не спилась и не загуляла, а всегда в поте лица работала.

Весной мы со свекром сажали сорок соток огорода, выращивали картошку, а осенью несколько человек из Никольского арендовали железнодорожный вагон и везли картошку в Москву продавать. Я четыре осени подряд ездила в Москву с картошкой, дело нелёгкое и даже опасное, но накопила кой-каких деньжат -- избу новую сама без мужика на фундаменте поставила. Свекор был уже старый, немощный. Но тут сыночек подрос, стал мне помогать. Тридцать пять лет прошло, а дом мой до сих пор, как свечка, стоит, ничуть не покосился, любо-дорого поглядеть.

Сына вырастила. И в 1975 году он женился на дочке моей подруги, тоже Нины. Сноха у меня хорошая, красивая и тоже работящая. Но не захотели молодые жить со мной в моём доме -- в город подались за длинным рублём. Осталась я с престарелым немощным свекром. А через два года и он помер.

Мне много раз предлагали устроить личную жизнь. И мужики хозяйственные находились. Но только я всю жизнь храню верность своему любимому Степану. Я всегда помню о нём и о вечности. И на Страшном суде совесть моя перед Богом и Степаном будет чиста -- я ни разу не изменила Степану, не предала его. Я стремлюсь к тому, чтобы на этом Суде, где все увидят всех, и каждая твоя земная мысль будет известна Богу, мне не было стыдно перед Ним за свои поступки.

Я счастливая бабушка и прабабушка. У меня два внука и две правнучки. Я их всех одинаково люблю, даже больше, чем единственного сына. По выходным они всегда ко мне приезжают.

Всю жизнь я разводила животных: корову, телёнка, поросят и всякую другую живность. Только в последние годы их стало убыточно держать из-за высокой цены на корма и низкой закупочной цены мяса и молока. Магазины сейчас завалены откуда-то привезённым мясом и молоком: ешь -- не хочу! А своё выращивать стало не выгодно. Но я всё равно для себя и на семью сына каждый год, пока силы есть, выращиваю поросёнка и телёнка, не считая кур и гусей.

А как хорошо жить со скотиной. Заботишься о животных, и душа твоя светлеет - чище и добрее становится. Не зря же наши деды и прадеды жили не в городах, а на земле и на протяжении всей жизни скотоводством занимались. И были здоровые и спокойные. Такой нервозности и раздражительности у них, наверное, не наблюдалось. Конечно, дело это хлопотное, но благородное. Помню, один год корова отелилась ночью под утро, аккурат, в крещенские морозы. Выхожу в хлев, гляжу, телёнок дрожит от холода -- вот- вот замёрзнет. Я скорее его домой, надеваю на него Колькин старый пиджак и застёгиваю на все пуговицы. А голову телёнка укутала шалью. Хвать, и корова лежит -- родильный парез. Я бегом в соседнее село к ветеринару. Он пришёл, корову вылечил, заходит домой и видит: телёнок в мужском пиджаке и голова повязана шалью. Он чуть со смеху не помер, говорит: «Пятьдесят лет прожил -- такое ни разу не видел». Мне потом и самой стало смешно. Не могу я жить без скота, тошно у меня на душе, если двор пустой.

-- Но, ведь вам же, тяжело, -- говорю ей. -- Вы своё отработали, пора и отдохнуть. А детям и внукам сколько не дай -- им всё мало.

-- Нет, не могу я так. Человек счастлив не тогда, когда получает, а тогда, когда отдаёт. Когда твои помыслы благи, сам Бог тебе помогает. А всё, что от тебя другие получают, Бог тебе возвращает сторицею, через других людей, через другие обстоятельства. Добро, сделанное тобой кому-либо, оно никуда не пропадает, оно рано или поздно, но тебе же и возвращается. И только в добродеянии и трудами своими по-настоящему может быть счастлив человек. А в лености, праздности, беззаботности нет счастья. Надо всегда трудиться.

Смотрю я на Нину Григорьевну и думаю: вот такие, как она, трудяги, и кормили нас в 60-80-е годы прошлого столетия, хотя и не вдоволь, но натуральным мясом, молоком, картошкой и другой сельскохозяйственной продукцией. Это благодаря их трудам и заботам выращивались тысячи голов различного скота как на колхозных, совхозных фермах и комплексах, так и на личных подворьях. Они, эти неутомимые труженицы, работали не покладая рук и были счастливы трудом и заботами, выращиванием скота и огородной продукции. А нас сегодня отучают от этого. Нам уже проще пойти в магазин и купить готовое, где-то и кем-то выращенное мясо и молоко, напичканные всякими химикатами, нежели выращивать всё это самим, потому как стало невыгодным это выращивание. А вместе с этим и души наши стали черстветь: мы теперь вполне можем жить без скотины и огорода. Вот ведь как получается!

Тридцать лет проработала Нина Григорьевна почтальонкой в селе Никольском. Пришло время и ей уходить на пенсию. И у неё наступила вторая молодость или время отдыхать. Надела она новое платье, чёрные резиновые сапоги, плюшевую жакетку, на голову завязала цветастую нарядную полушалку, много лет хранившуюся в сундуке, заперла избу на круглый висячий замок, наказала соседям доглядеть за скотом и подалась в Арзамас, с лёгкой душой человека, исполнившего до конца свой трудовой долг, оформлять пенсию. Какова же была её обида, когда узнала, что ей начислена самая минимальная пенсия, на которую даже в селе, имея свои продукты питания, не проживёшь. А кому пожалуешься? По закону всё правильно – зарплата была маленькая.

Вот бы им, пишущим и принимающим такие законы о минимальных пенсиях, дать эти пенсии и заставить их жить на эти деньги, тогда бы они, наверное, поняли, какую пенсию минимальную надо давать. Но кто, из власть имущих, услышит твою обиду? Как выразишь свою душевную боль, кроме как молитвой к Богу? Помолилась она и успокоилась.

После ухода на пенсию Нину Григорьевну стало тяготить одиночество. Особенно, это чувствовалось по вечерам и в зимние длинные ночи. В голову лезли всякие мысли, от которых она долго не засыпала. Привычный ритм её трудовой жизни нарушился. Она не знала, куда себя деть и чем ещё заняться, кроме ухода за домашними животными, с чем она справлялась легко и быстро. Одиночество преследовало её везде.

-- Колька, говорю я сыну, оставь свою двухкомнатную квартиру в городе своему старшему сыну со снохой, а сам с женой переходи ко мне в родительский дом. И будем втроём жить. Дом большой, места всем хватит. Раньше, в былые времена, в одной избе по две три семьи жили, да детей у всех было по нескольку человек. А мы втроём и вовсе проживём. И сваха наша тоже не будет чувствовать себя одинокой.

-- Нет, мать, -- отвечает он, -- не получится. А где мы будем работать? Это раньше, в 70-80-е годы, когда колхоз был, можно было вернуться. Тогда, как сама помнишь, у нас в колхозе работало до четырёхсот человек. Весной в поле выходило сорок разных тракторов, около тридцати грузовиков. На ферме было сорок доярок и телятниц. И всем здесь работы хватало. Будь то время, и мы бы здесь без дела не остались. Но сейчас время другое. Где теперь трактора, машины, фермы, коровы, лошади, животноводы и всё, что было раньше? Где всё это? Что осталось от того? Ничего! В селе два трактора у фермеров и ни одной коровы. И почти треть домов пустуют. Вымирает наше село...

-- Да мы сами разведём скотину.
-- Не прокормишь, мать.
-- Но ведь раньше прокармливали?

Раньше, когда в колхозе было почти две тысячи коров и телят и до девятисот голов овец, и больше ста лошадей, прокормить возле них две сотни голов частного скота, было нетрудно. И прокармливали. На всю эту колхозную ораву, каждый год в колхозе заготавливались тысячи тонн различных кормов. А мы все работали в колхозе и не заметно, понемногу, таскали колхозные корма и кормили свою скотину. Конечно, не всегда воровали – иногда и выписывали корма, всякое бывало, что и говорить? Но, худо-бедно, скотину держали. А на покупных кормах, как сама убеждаешься, выращивать скотину в теперешнее время нет никакой выгоды.

Тут расчёт простой: чтобы вырастить свинью весом в сто килограммов, надо ей прокормить пятьдесят литров молока, пол тонны зернофуража, килограммов триста картофеля или свеклы и столько же зелёной травы. И получишь от неё всего-то шестьдесят килограммов чистого мяса. На рынке сегодня кило свинины стоит двести рублей. Твой доход составит двенадцать тысяч рублей. Отними от этой суммы стоимость купленного поросёнка – три тысячи рублей - и затраченных тобою кормов, и что осталось тебе? Пшик!

-- Да свои корма будем выращивать и заготавливать.
-- Не получится. Для этого нужна разнообразная техника, а у нас её нет. И стоит она очень дорого. И горючее дорогое. В итоге твои корма будут дороже пряников.
-- Посадим огород, вырастим картошку и повезём в Москву, как раньше.
-- Опять не получится. Почём твоя картошка сегодня у нас на рынке? Тридцать пять рублей? А в Москве она в магазинах отборная, привозная откуда-то, по двадцать! Вот и прикинь: кому нужна твоя картошка?
-- Но ведь здесь, в Никольском, наши корни. Здесь могилы твоих дедушек, бабушек, всей нашей родни, отца твоего... Разве тебе они не дороги? Разве ты забыл уже их? Вспомни деда, который в тебе души не чаял и как он любил тебя!

-- Помню, мать, и всё понимаю. Но ничего не могу поделать. И пусть мёртвые простят нас живых вечным прощением, мы не от чёрствости души и не от дурости такие жестокие, мы от условий нашей жизни стали такие. И ещё неизвестно, какая кончина постигнет нас, и какая память за нами будет.

- Раньше тяжело было жить в деревне одной, без мужика, а сейчас ещё тяжелее стало, - говорит Нина Григорьевна. - Единственная моя надежда – жить вместе с сыном в своём доме, который мы с ним с такой любовью вместе строили - рухнула. Мой любимый и единственный сыночек, которого я растила и лелеяла, несмотря на все житейские трудности, теперь живёт в городе. Я на него не обижаюсь. У него там своя трёхкомнатная квартира. Он там работает на заводе рабочим - обеспечен, жизнью доволен. А я здесь в селе живу одна, и ждать мне уже больше нечего, кроме смерти. И это меня ещё больше приблизило к Богу, в надежде, что Бог меня уж точно не оставит, не предаст, не обманет….

В конце 90-х годов Нина Григорьевна взялась вместе с другими энтузиастами восстанавливать в селе Никольском церковь, которая была построена ещё в 1818 году из местного красного кирпича, имела высокую звонницу и видна была издалека всей округе. Но в 1937 году её закрыли и переоборудовали под склад и гараж. Ценности и иконы разграбили. А рядом с ней летнюю деревянную церковь приспособили под клуб. Но, святыня не вынесла такого надругательства над собой и в 1992 году летняя деревянная церковь сгорела дотла.

Каждый день проходила Нина Григорьевна мимо разрушающейся каменной зимней церкви и с болью в душе смотрела она на поруганную святыню. Но вот пришло время, и власти разрешили её восстановить. По копейке собирали энтузиасты на восстановление. Кассу доверили только ей. Все знают, что Нина Чижкова голодная будет сидеть, но чужую копейку себе не присвоит.

И в декабре 1999 года, к всеобщей радости сельчан, состоялось первое богослужение. Назначенный на приход священник отец Дмитрий Орлов взял Нину Григорьевну Чижкову алтарницей прислуживать ему в алтаре как женщину верующую и благочестивую, много лет уже не живущую с мужчиной.

Отца Дмитрия, прослужившего в Никольской церкви четыре года, в октябре 2004 году сменил я. На первой службе я остался довольным не только слаженным пением местного церковного хора, но и алтарницей. Вижу, службу она знает хорошо, бойкая, юркая – везде успевает. Кадило подаёт, свечу выносит, записки и просфоры приносит – всё делает вовремя.

Будучи по натуре щепетильным и ко всему придирчивым, я не нашёл повода упрекнуть её в неправильных действиях во время богослужения. Она всё делала так, как надо, с любовью и с благоговением. И это не было показухой. На протяжении всех трёх лет моего служения в Никольской церкви, Нина Григорьевна всегда выполняла свои обязанности в церкви с любовью и с трепетом. Я никогда не видел её сгорбившейся, унылой, сидящей без дела. И никогда не слышал, чтобы она пожаловалась на свою нелёгкую долю – прожить всю жизнь без мужа, одной вырастить сына, ухаживать за немощным свекром, построить дом, помочь восстановить разрушенный храм и сделать ещё много добрых дел на Земле.

К моему приезду из города на очередное богослужение в алтаре всегда был порядок, печи в храме и церковной сторожке натоплены, ужин и обед приготовлены (завтрак я всегда пропускаю -- священники перед службой не завтракают, это для них считается страшным грехом). И это всё благодаря стараниям алтарницы Нины, как принято называть её в Никольском.

- Богу нельзя служить напоказ. Богу надо служить душой и бескорыстно,- говорит она. – Тогда твоя душа очистится от всякой зависти, скверны и нечистоты. И ты получишь бодрость духа. И даже возраст твой не будет тебе помехой. Господь тебя укрепит и даст тебе силы.

- А ведь, наверное, права она в своих утверждениях, - думал я. – Смотри, она на двенадцать лет старше меня, ей уже восьмой десяток пошёл, а столько в ней бодрости, энергии, оптимизма, желания жить, творить добрые дела, приносить людям радости. И после её слов, мне всегда становилось стыдно за себя, вечно сгорбленного, больного и немощного.
Глядя на её трудолюбие, желание делать всё с любовью ради спасения своей души в Царствии Небесном, я тоже на какое-то время забывал свои болезни, старался распрямить спину и проводил очередную службу, как говорят, на одном дыхании, помня, сказанные ею слова: «Без трудов и подвигов, нельзя наследовать царствия Божия».

Все три года, пока я служил в Никольском, Нина ни разу не подвела меня. Своим примером беззаветного служения Богу, она как бы вдохновляла меня и не давала мне,- человеку немощному,- впасть в уныние. Я убедился, что она, действительно, служит Богу душой, что даётся не каждому человеку.

Вот такие женщины – бескорыстные, неутомимые труженицы - есть ещё в сёлах Российской глубинки. И одна из них -- алтарница храма в честь святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, в далёком селе Никольском, что в тридцати километрах от города Арзамаса.

Протоиерей Николай Коняшкин.

URL: https://proza.ru/2011/05/13/81 (дата обращения 20210830)